г.Санкт-Петербург
сайт: kvadrobok.narod.ru
e-mail: kvadroboknarod.ru
 

Место Пребывания Муз

С недавних пор дворника Арсения стала посещать Муза. Не простоватая бабёнка в стоптанных башмаках и пахнущем селедкой пальто, которая приходила к маститому писателю-фантасту Речкину И.Г.; не крикливая жеманная дамочка в ярко-красных сапогах и лиловом жакете, что частенько наведывалась к поэту Косте Мертвому, а мечтательная тоненькая барышня в рыжей мутоновой шубке, светлокосая, с фиалковыми глазами. Смущенно проходя по двору, она робко здоровалась с управдомом Кривошеих, с его необъятной супругой, с шуршащими полупрозрачными старушками на нескучной лавочке у первого подъезда, с бульдожихой Лялей и ее жизнерадостным хозяином. Но никто не замечал Музы, кроме бульдожихи, что, обливаясь слезами и слюнями, обиженно натягивала поводок.

Из окон выглядывали обеспокоенные Речкин и Мертвый. Их музы Пульхерия и Любовь Андреевна, шумно парили в воздухе меж двух балконов, обсуждая неловкий приход новенькой.

Лежа в дворницкой на неприятно-узком диванчике, Арсений перелистывал "Тибетскую книгу мертвых", вслушиваясь в задверную тишину. В нетерпении он откинул книгу и перевернулся на бок. Чуть потянуло легким ветерком, дверь шепнула о Её приходе. Дворник вскочил к ней навстречу. Дружно попадали прислоненные к диванчику лопаты и метлы. Муза засмеялась, пригоршнями рассыпая смех по неприглядной дворницкой, и та в одно мгновенье стала МЕСТОМ ПРЕБЫВАНИЯ МУЗ. Сеня принял невесомую шубку. Муза, сняв перчатки, протянула озябшие руки к радиатору. Подумать только, сквозь ладони виден был сам радиатор и тепло, исходящее от него! Дворник с изумлением смотрел, как, не обжигаясь, пьет она горячий чай, а сам уже раскладывал на столе вчерашние рукописи и волнующие многообещающей белизной чистые листы.

Муза легкой пташкой вспорхнула на краешек стола и принялась нашептывать на ухо новую главу, беззаботно покачивая ногой в изящном ботике с меховой опушкой. Иногда она ласково проводила рукой по его волосам, что приводило их в беспорядок, а дворника - в полное смятение.

В это время Любовь Андреевна и Пульхерия толкались у замочной скважины, пытаясь что-либо увидеть или услышать.

- Отойди, корова,- кипятилась Пульхерия, - ты мне ноги отдавила. Все равно ни черта не услышишь, ты же глуха, как тетеря.

- Это я-то глуха! - ворчала Любовь Андреевна, - У меня - идеальный слух, к твоему сведению.

Они долго препирались, но так ничего и не услышали.

- Откуда взялась эта выскочка?!- пыхтела Пульхерия, - Что-то я ее не видела на слете.

- И я не видела. Наверное, из зеленых еще, из молоденьких.

- Я, между прочим, сама молоденькая! - вспылила Пульхерия. Из жакетного кармана появились зеркальце и пудреница.

- Да?!- ехидно засомневалась Любовь и предусмотрительно отступила на шаг, но поздно. Разъяренная Пульхерия высыпала содержимое пудреницы на прилизанную прическу Любови Андреевны.

- Ах, ты, подлая! - взвизгнула та и вцепилась в жиденькую химию подруги, но Пульхерия, вырвавшись, с боевым криком, бросилась на противницу и они с наслаждением принялись мутузить друг дружку.

Наконец, драчуньи устали, отдышались, привели в порядок изрядно поцарапанные физиономии и отправились к поэту с писателем, однако работать не смогли. "Нет, право, как можно работать, когда кругом сплошные козни!"

Глубокая ночь поглотила город со всеми танцующими в тумане мостами, дворцами, двориками и дворниками, чтобы поутру извергнуть его из себя, полуголым, подслеповатым, в моросящий холод и грязь.

Муза всегда уходила под утро, бодрая, ни капельки не уставшая. Арсений шепотом умолял ее остаться. Ему не хотелось тратить время на такое бесполезное занятие, как сон. Но Муза отказывалась: "Побереги себя, миленький. Нам некуда спешить! Я приду завтра, "- обнадеживала она. Махнув рукой у двери, посылала напоследок воздушный поцелуй. Поцелуй подлетал к Арсению и запечатлевался то на небритой щеке, то на вспотевшем лбу. Половицы не скрипели, не гнулись под ее ногами. Ничего, кроме рукописей, не оставалось после ее ухода: ни легкого аромата духов, ни следов губной помады на чашке.

Рано утром ворвавшись в дворницкую и втягивая ноздрями воздух, подобно гончей, Дарья беспокойно металась по помещению, разыскивала следы пребывания вероятной соперницы. Даша была претенденткой на роль жены под номером 15. Высокий симпатичный дворник притягивал к себе внимание девушек трогательной неухоженностью. Колючая небритость подбородка, серые тени под глазами, впалые щеки, перхоть в длинных спутанных волосах, кричащая дырка на локте и рваные носки порождали в девушках и незамужних женщинах непреодолимое желание побрить, накормить, помыть дорогим шампунем, зашить, заштопать и выйти за все это замуж. Претендентки плавно менялись, как времена года, менялись духи, прически, но святая женская цель оставалась неизменной. Дарья оказалась самой стойкой. Вот уже полгода она мужественно боролась с холостяцкими привычками Сенечки и мечтала сделать из дворника человека. Больше всего Дашеньке нравилось, что ее возлюбленный - высокий брюнет. И хотя она ничего не имела против низкорослых блондинов, но уже видела себя в мечтах обладательницей троих дюжих молодцов-сыновей, жгучих брюнетов. Она даже выхлопотала для Арсения местечко во дворе элитного дома на Перекупном с заманчивыми перспективами и частенько покупала дворнику симпатичные галстуки, много галстуков, словно намеревалась и в самом деле в дальнейшем свить из них уютное семейное гнездышко.

Дарья наступала на дворника, отчаянно размахивала колючими кулачками, бурно дыша самой соблазнительной частью своего тела. Но Сеня смотрел куда-то мимо и рассеянно улыбался. Вот об эту по-детски безмятежную улыбку и расшиблись Дашины мечты. Злобно клюнув жениха в грудь, она выразительно бабахнула дверью.

Арсений принадлежал к породе задумчивых дворников. Приехав в этот город мальчишкой, остался в нем навсегда, полюбив бескорыстно и преданно. Очарованный музыкой балтийских ветров, он готов был стать этому городу кем угодно. И с радостью стал дворником, потому что был небрезглив и неприхотлив. Сеня почитал за счастье свою судьбу. Все было спокойно и ясно, пока два месяца назад в дворницкую не вошла Муза.

Прислушиваясь к падающему снегу, он неподвижно стоял посреди двора. У ног его виновато лежала свалившаяся шапка. "Что я буду теперь со всем этим делать? - мучался Арсений, - Почему мне? Почему я? Разве достоин? Сумею ли…" Любопытные снежинки использовали беззащитную макушку и лицо как плацдарм, а самые бесстыжие уже набивались в рот.

"Арсений Матвеич! Что ж это ты без шапки стоишь? Нехорошо. Уши отморозишь, заболеешь. Где же я себе еще такого работника найду, - проходивший мимо управдом Кривошеих поднял шапку и, заботливо отряхнув, отдал хозяину, - Возьми. Хватит любоваться. Работы сегодня… Сам видишь!"

В это время обеспокоенный прозаик Речкин смущенно перетаптывался с ноги на ногу у дворницкой. В нем боролись врожденная интеллигентность и благоприобретенное любопытство. Благоприобретенное взяло верх. Толкнув незапертую дверь, Речкин на цыпочках подбежал к столу, сцапал рукопись, принялся судорожно читать, нервно покачиваясь и притоптывая ножкой. За сим неблаговидным занятием застал его поэт Костя Мертвый и решил созорничать: подкравшись сзади, кукарекнул Речкину в самое ухо. Тот завопил дурным голосом и, уронив рукопись, схватил себя за бороду. Борода считалась украшением знаменитого фантаста. И то: какой уважающий себя прозаик станет ходить с голым подбородком!

- Ха, ха,ха! - от души радовался Мертвый, - Так вот мы чем занимаеемся! Ай, ай, ай!

Речкин сердито зашептал:

- А Вы-то как здесь оказались, господин Мертвый? А! И потише гогочите. Не комильфо будет, ежели кто придет…Нет, вы видели? - подобрав бумаги, он помахал ими перед носом у поэта, - Вы это видели?! Что она ему надиктовала! Бог ты мой!

- Что? Совсем плохо?- поинтересовался Костя.

- Просто ужасно! - взвизгнул Речкин, - Нет, вы прочтите! Прочтите!

Мертвый взял один из листов, скользнул по нему глазами и ахнул:

- Но ведь это - хорошо!

- В том то и штука! Это не просто хорошо! Это гениально. Я Вам скажу, в этом-то и вся фишка. Нет, это решительно никуда не годится!

Запутавшийся поэт замотал головой:

- Так плохо или хорошо?!

- Понимаете, коллега, - Речкин взял Мертвого за плечо, - Я ведь могу называть Вас коллегой? У нас в городе, куда ни плюнь, везде поэт или писатель, - Речкин смачно плюнул под ноги так, что Костя еле успел отскочить, - Да не скачите Вы! Вот, я, к примеру, известный писатель, член, ко всему прочему, союза. Да и ты, - Речкин замялся, перейдя на ты, - Ты поэт недюжинного дарования. А он - жалкий дворник. Деревня! Двух слов связать не может. И вдруг является пигалица, и он в один час, здрасьте-пожалуйста, становится писателем, знаменитым, может даже - классиком!- снижаясь до блеющего шепота, сетовал фантаст, - Обидно, коллега! Мы столько сил положили на этом поприще, здоровье надорвали в неравном бою! А он…- от возмущения у Речкина закончились слова, и он сердито булькнул.

- Да, - сочувственно вздохнул Костик, - Я, конечно, конкуренции не боюсь. Здесь все-таки проза… Но в общем согласен. И потом, кто его знает, вдруг он завтра за стихи примется. Хотя в одном вы не правы, Игорь Геннадиевич, Она - не пигалица. Она очень даже чудная барышня.

- Вот именно! - подхватил Речкин, - Зачем ему такая? Он кто? Никто! Нам бы с Вами этакую, мы бы - о-гого! Я бы "Войну и мир" написал, не меньше, а Вы, скажем, "Федорино горе" или лучше "Мцыри"! Хотите?

- М-м-мцыри! - восхищенно промычал Мертвый.

Что-то загремело совсем близко. Бросив рукопись на стол, оба ретировались из дворницкой, оставив грязные следы и едкий запах зависти.

Арсений вошел в комнату, ничего не замечая, уселся за стол и принялся править написанное за ночь, терзаясь сомнениями, время от времени вскакивая, хватаясь за ручные часы, словно высматривая Её там, в механизме часов. Муза снова пришла вечером. Скинутая шубка, чашка горячего чая, она - на краешке стола. Он - раскрасневшийся то ли от вдохновения, то ли еще от чего.

Там, за стенами дворницкой шли войны, рождались младенцы, умирали сияющие звезды, миллионы влюбленных искали во тьме себя. А здесь создавался по крупинкам, по атомам ни на что не похожий совершенно новый мир. Одним лишь стуком сердца запуская движение светил, одним лишь вздохом решая рождение и смерть героев, одним взглядом перечеркивая эпоху и вписывая ее заново, сидели они рядышком. Боги, склонившиеся над хрупким мирозданием. Сидели, взявшись за руки, как будто Ее можно было взять за руку, как будто это и в самом деле была рука, женская нежная рука, с трогательными заусенцами и немного содранным маникюром.

Уходя, она уже не посылала поцелуев воздушных, а, припала к нему, согревая внезапно появившимся теплом, поцеловала в самые губы, крепко, как целует женщина из плоти и крови. Оставшись один, Арсений отгонял невозможные мысли, задыхаясь то ли от счастья, то ли от нехватки кислорода и приговаривая: "Это все пустое! Этого не может быть! Бред!"

- Бред! Возмутительно! Как это могло произойти! - орала Пульхерия, лежащая в кресле, а стоявшая рядом Любовь Андреевна утешала:

- Они не правы, дорогая! Не правы!

- Не правы?! Да свиньи они, вот кто! Не потерплю! Как, как можно было разрешить ей выйти замуж за этого, за дворника?! Они сошли с ума там, в своем комитете, - рыдала Пульхерия, размахивая документом на розовой гербовой бумаге. Нет, не могу, Вы только послушайте: "Верховный комитет Муз он же Музей, принимая во внимание искренние горячие чувства молодых людей, - здесь она фыркнула, - подавших прошение, и учитывая черезвычайную, (нет, слышите?) черезвычайную исключительность происходящего, большинством голосов вынес решение не препятствовать бракосочетанию Музы Листьевны Пёрышкиной с Арсением Матвеевичем Тревогиным." Еще и печать поставили. Совсем распоясались!- безутешно всхлипывающая Пульхерия внезапно замолчала и поникла в кресле, а Любовь Андреевна мечтательно улыбнулась.

Собирая лопатой то, что вчера было снегом, дворник тоже улыбался, чуть-чуть, краешками губ, чтобы не расплескать бурлящего внутри чувства. Отставив лопату, расстегнув телогрейку, он потянулся к верхней пуговице на рубашке, но что-то мешало. Сеня распутал и освободил три длинных светлых волоса. Держа их на ладони, попытался было разглядеть, но не смог из-за весеннего солнца. Привыкнув к свету, посмотрел еще раз. Три тоненькие сияющие змейки соскочили с ладони, превратились в три солнечных лучика, пробежали по стене и исчезли в окошке второго этажа.

Бестолковая молодая кошка незатейливого окраса, изображала из себя Диану-охотницу, неумело пригибаясь к земле, следила за бодрыми голубками, только что прикормленными дворником. Голубки спешили насытиться, им вовсе не хотелось лишаться пищи. Но кошка настойчиво приближалась, нервно подрагивала нижней губой. Огорченные голуби, сердито поклевывая крошки, отступили на дальние позиции. Арсений подманил бестолковую кошку, погладил благодарно урчащее худенькое существо из костей и шерсти. Все, к чему теперь прикасались его руки, урчало и радовалось, преисполняясь любовью: старенькая лопата, нескучная лавочка и видавшая виды встрепанная шапка.

Свадьбу назначили на воскресенье. Никаких фраков, пышных платьев, машин с туповатыми пупсами. Она - в любимом зеленоватом платье, он - в одолженном костюме, с гладко выбритым лицом и млеющим сердцем.

Гостей на свадебном пиру было немного: Кривошеих с супругой, знакомый дворник, одолживший костюм, присмиревшие Пульхерия и Любовь Андреевна, парочка чинно молчащих муз, подружек невесты, Речкин, Мертвый, бестолковая кошка, несколько голубков, да еще весна, что без приглашения ввалилась в растворенное окно с дворовым шумом, запахами талого снега и пряного солнца. Арсений тревожно поглядывал в окно, боясь, что любимая улетит или растворится. Но Муза не улетала, а наоборот тихонечко сидела рядом, сжимая под столом его руку. Супруга Кривошеих расчехлила баян, смахнула салфеткой пыль и…понеслось, поехало!

…Наконец-то гости убрались восвояси, включив вожделенную ночь. Оставшись одни, молодые отложили на завтра уборку, грязную посуду и недописанный роман. Теперь он никуда не денется. О, сколько чудесных вечеров проведут они, сидя за столом! Сколько вдохновенных минут ожидает их завтра! Есть ли на свете более счастливые влюбленные!

Утром Муза, хорошенько выспавшись, отправилась в соседний магазин, прикупила розовый махровый халатик и мягкие тапочки в тон халатику. Арсению был по случаю приобретен очаровательный галстук, серый, в синюю полосочку. Неплохое начало для понедельника!..

…Арсений стоит посреди двора. На ладони у дворника лежат три тонких светлых волоса. Его не покидает ощущение, что когда-то это уже происходило с ним. "Может в той жизни!"- вспоминает он. Три тонкие изящные змейки, соскочив с ладони, превращаются в солнечные лучи, пробегают по стене и скрываются в окошке второго этажа. "Вот это правильно!"- думает дворник.

Молодая дворовая кошка, пригибаясь к земле, следит за бодрыми голубками, дрожа от нетерпения нижней губой. Из подъезда выкатывается спущенная с поводка бульдожиха Ляля и, недолго думая, гонится за нею. Кошка, хоть и бестолковая, но все же кошка, поэтому быстрехонько взбирается на одинокое дерево, а оттуда, усмехаясь, преспокойно наблюдает, как сердится и злобно ругается Ляля. Арсений подходит к собаке, схватив ее за ошейник, треплет по загривку. Та, присмирев, блаженно закатывает глаза, слюнявит руку дворника и преданно тявкает.

- Ты куда, зараза, ускакала?!- подбегает хозяин Ляли, - Как дверь открыла? Гы!.. Привет, Матвеич! Спасибо. Убежала стерва! А тебя можно поздравить? Ты, говорят, женишься?! Гы!

- Я женюсь?- вспоминает, наконец, дворник и уже не знает, радоваться этому или нет…

Свадьбу играли в субботу. Все скромненько, без мерседесов и салютов.

Она - в голубеньком платье. Он - в костюме управдома. На свадебный пир пригласили самых близких. Пришли Кривошеих с женой, Речкин под ручку с Любовью Андреевной, Пульхерия с Мертвым, парочка стеснительных дворников, друзей Сени, Ляля с хозяином, да еще пьяненькая весна, что без приглашения ввалилась в раскрытое окно.

Арсений нервничал, ерзая на стуле. "Вдруг улетит, вот встанет сейчас и улетит, в голубое небо, к солнышку,"- беспокоился он, держа любимую за руку, и в душе его, как ни странно, затеплилась робкая надежда. Но любимая не улетела. Она просто растворилась под бравые крики : "Горько!" И никто не заметил, не обратил внимания. Гости дружно налегали на винегрет и соленые огурчики.

Один Арсений, тревожно оглядываясь по сторонам, спросил:

- Что празднуем?

- Ну, ты даешь, Матвеич, - хохотнул хозяин Ляли, - Весну!

"Весну!"- вздохнул Сеня и, повеселев, поднял стопку. Супруга Кривошеих достала из чехла баян, смахнула салфеткой пыль и ..понеслось, поехало.

Рано утром Арсений вышел во двор. Голова немного кружилась, но было хорошо. Он вдохнул для бодрости весеннего морозца и стал усердно сгребать грязь у поребрика.

- Ты, че, Матвеич? - зевая, спросил хозяин, которого Ляля вывела погулять, - Сегодня воскресенье! Отдыхай! Ну, пойдем уже, дурища! - он потянул Лялю обратно в теплый подъезд.

"Ну, и пусть!"- подумал Арсений. Ему стало легко и весело, словно бы он долго болел, а сегодня выздоровел. Очумевшие от солнца воробьи трепыхались в ледяных лужах, не оставляя никаких шансов зиме.

Светлана Щелкунова, СПб, kvadrobok.narod.ru